8 сентября 1941 года навечно останется в истории днем закрытия кольца вокруг Ленинграда. Именно от 8 сентября идет отсчет 900 страшных дней и ночей, перевернувших жизни стольких людей.
Сейчас, спустя 65 лет, понять, что происходило в городе, обезумевшем от голода, сложно. История восстанавливается по фотографиям и воспоминаниям очевидцев. Трудно представить, каким образом человек может не то что нормально работать, но и просто жить, выживать, получая в день пайку из 250 граммов в день - и это для тех, кто занимался физическим трудом. Служащие, дети и старики получали в половину меньше. Когда 25 декабря впервые была сделана прибавка хлебного пайка - рабочим - на 100 граммов, остальным - на 75, истощенные, изможденные люди вышли на улицы, чтобы поделиться своей радостью. Многим людям этот кусок спас жизнь, у многих отнял.
"Непридуманные рассказы о войне" - так называется рубрика, в которой на одном из сайтов, посвященных войне, публикуют истории, присланные блокадниками, отрывки из книг, составленных по рассказам очевидцев. Эти рассказы нельзя придумать, такое можно было только увидеть своими глазами.
"В декабре сорок первого мама стала донором... Дома мама сказала, что это на работе выдали подарки, и разделила паек (выданный после сдачи крови - прим. ред) поровну на всех.
Потом мы узнали, какую цену платит мама за эти "подарки".
В феврале маме удалось сдать кровь дважды. После второй сдачи она почти три часа шла от угла Невского и Литейного, где был магазин для доноров, до Свечного переулка. Полторы трамвайных остановки!.. "Больше всего я боялась, что не донесу донорский паек, если не дойду", - призналась она.
- Так что же ты не поела из своего пайка? - спросил дедушка. - Сил бы прибавилось.
Мама пожала плечами и ответила:
- А мне как-то в голову не пришло, что я одна буду есть".
Матерям тогда не приходило даже мысли, что можно что-то оставить себе в ущерб родным. Дети, с нетерпением ждавшие очередной пайки, не могли сдержаться - съедали все сразу утром, до последней крошки, а мать прятала, не ела, чтобы можно было вечером успокоить малышей и спасти им жизни. Умирая от голода, матери были способны просыпаться только мыслью о том, что ребенок останется один.
"В одну ночь я почувствовала - умираю. Рядом лежала моя дочка. Но, поскольку я верующая, я стала на колени, говорю: "Господи! Пошли мне, чтобы я до утра дожила, чтобы ребенок не увидел меня мертвую". Я пошла на кухню и - откуда силы взялись - отодвинула стол. И за столом нахожу бумагу из-под масла сливочного, валяются еще там три горошины и шелуха от картошки. Я бумагу сжевала, дожила до шести часов утра, а там пошла за хлебом".
Читая свидетельства блокадников, человек, живущий в современное время, возможно, ужаснется циничности: "Холод пробирается под пальто, а голод сверлит желудок. Бороться с ним тяжело, но отвлечься можно. Например, считая трупы, встречающиеся по дороге. Дорога недалека - примерно километр. Чуть по Загородному, направо на Социалистическую улицу, пересечь улицу Правды, направо на Боровую и к Обводному каналу до поликлиники, где моя мама работает медсестрой. Иногда ей попадаются всего пять-семь покойников, иногда пятнадцать, а то и двадцать. За день их уберут и отвезут на кладбище, но завтра утром будут новые. И чтобы отвлечься от кошмара и голода, семнадцатилетняя девочка считает их по дороге. Один труп, два трупа, три трупа..."
Вместе с этим, истории о сочувствии и способности помогать друг другу вызывают слезы.
"Это было зимой 1941-1942 годов. Кроме голода, бомбежек, артобстрелов и холода - не было воды. Кто мог и кто жил ближе к Неве, ходили, нет, это не точно, брели на Неву за водой. В нашем доме была булочная, а рядом с домом - площадка, на которой находился гараж пожарных машин. Вот на этой площадке был люк. В нем вода не замерзала а, когда вычерпывали всю воду, она через какое-то время вновь набиралась. Глубина этого люка-колодца была метра три-три с половиной. Жильцы нашего дома и соседних домов ходили сюда по воду. Я не помню почему, но воду начинали брать с шести часов утра. Булочная тоже открывалась в шесть часов утра. Очередь стояла большая и за водой, и в булочную. Мне казалось, что очередь занимали с трех-четырех часов ночи. В четыре-пять часов мама меня будила, а сама уходила раньше занимать очередь.
Стоят люди за водой, еле держатся на ногах, голодные, замерзшие, закутанные во все, что можно на себя надеть, с бидонами, с чайниками, с кружками. К кружкам привязаны веревочки или бечевочки. Подходит эта еле бредущая тень к люку, становится на колени и бережно опускает кружку в колодец, стараясь зачерпнуть воды. Достанет сколько удастся зачерпнуть, выльет в бидончик и опять опускает кружку.
По неписанному закону, можно было зачерпнуть и поднять кружку только три раза. Если за эти три раза кто-то не сумел достать воды, то молча, без ропота отходил от люка. Чтобы большее количество раз можно было опустить кружку в люк, ходили из семьи все, кто мог двигаться..." (из воспоминаний Ираиды Васильевны Стариковой).
В первые дни блокады немецкие самолеты бомбили Ленинград, особенно Бадаевские склады, где были сосредоточены все запасы продуктов. Во время пожара расплавился сахар, хранившийся там, и залил землю вокруг.
Жители Ленинграда собирали "сладкую землю", где-то, казалось, она была пропитана маслом, сыром, шоколадом. Раскладывая по пакетикам, люди хранили их как величайшие ценности.
"Землю растворяли в воде (вода в квартирах в то время еще была), земля оседала, вода отстаивалась, и получалась сладковатая, коричневая жидкость, похожая на кофе. Этот раствор заливали в самовар и кипятили... Этот "кофе" был чуть сладкий и теплый, но, главное, в нем был натуральный сахар."
Котлеты из бумаги вперемежку со жмыхом, желе из столярного клея - это кажется абсурдным сейчас, но в 1941-м они стали спасением.
"Плитка столярного клея была похожа на 100-граммовую шоколадную, только цвет ее был серо-мышиный. Эту плитку клали в воду, она находилась в ней более суток. Когда она размокала, в этой же воде ее начинали варить, все время помешивая. Мама туда добавляла разные специи: лавровый лист, перец, гвоздику... Специи почти у всех хозяек всегда были. Готовое варево разливали по тарелкам, и получалось желе чудесного янтарного цвета.
Когда я в первый раз съела это желе, то чуть не плясала от радости и все время говорила: "Мы теперь не умрем, мы теперь не умрем!" Ели мы это желе недели две, потом я сказала: "Пусть лучше я умру, но больше я этот клей есть не буду".
Врачи, исследователи и современники удивлялись, каким образом блокадный Ленинград избежал самого страшного - эпидемии? Ведь любая вспыхнувшая болезнь могла убить и тех, кто держался из последних сил. В первую очередь, "спасли" морозы. Во вторую - сами люди, которые, еле держась на ногах, выходили на улицы, даже не хоронить - убирать - тех, кто не выжил. Держать лопату было тяжело, о ломе и говорить нечего, часто его держали три-четыре человека.
В своей книге о блокадном Ленинграде доктор биологических наук Светлана Васильевна Магаева, аспирантка члена-корреспондента Академии медицинских наук, Андрея Яковлевича Алымова, который был главным эпидемиологом Военно-Морского Флота СССР и в первый год блокады жил в Ленинграде, писала: "Его резиденция и лаборатория размещалась на 16-й линии Васильевского острова. ...Андрей Яковлевич с тревогой вспоминал о тяжелой эпидемиологической ситуации, которая складывалась в Ленинграде к весне 1942 года. Обессиленный город лежал в руинах и нечистотах. Не было воды, канализация не работала... Каждое утро Андрей Яковлевич просыпался с тревогой, ожидая сообщения о массовых заболеваниях истощенных людей. Наступил апрель, эпидемий не было. Не было их в мае и дальше не было. ...Эта загадка долго занимала главного эпидемиолога флота. Андрей Яковлевич после войны подключил к ее решению и меня, тогда аспирантку, узнав, что я пережил блокаду. ...Как-то раз он, анализируя мои записи, задумчиво сказал: "Должно быть, кто-то хранил Ленинград от эпидемий..." Тогда я не знала, что Андрей Яковлевич был потомком старинного рода священников. Стало быть..."
Материал подготовлен на основе информации Агентства РИА Новости и других источников